Страница 1 из 1

Ричард Викторов

СообщениеДобавлено: 18 ноя 2006, 13:43
magistrator
http://www.viktorov.ru/ Многие знают фильмы Ричарда Викторова но про самого мастера написано и сказано очень мало. Ниже представлены воспоминания Кира Булычева о Викторове.

...Фильмы Викторова — факт истории и искусства. О причинах и закономерностях путей к ним, мне и хочется поговорить.
Мне кажется, что в становлении Викторова сыграла важную роль война.
Случилось так, что в дни, когда немцы вошли в Крым, Ричард находился в детском санатории — он болел костным туберкулезом. Мальчику было двенадцать лет. Возле Феодосии и Керчи наша армия была разгромлена и беспорядочно отступала. Детей из санатория, которые могли ходить, красноармейцы забрали с собой и в последних боях в Крыму Ричарду пришлось самому стрелять, он был тяжко ранен и на одном из последних катеров вывезен на Большую землю.
Лечиться Ричарда отправили в Теберду, на Северный Кавказ, но и туда пришла война. Ричарду удалось бежать в горы, тех же, кто не мог убежать, фашисты убили. На Кавказе его отыскала мать, которая не поверила в смерть сына.
Эти невероятные испытания, голодные годы, невозможность быть таким же ловким, прыгучим, как твои сверстники, никак (что может, полагаю, подтвердить каждый, знавший Викторова близко) не сломили и не ожесточили его. Раны, хромоту, боль, все более угнетающие болезни он приучил себя скрывать, чтобы не обременять окружающих. В этом, кстати, выражалась и глубокая
врожденная интеллигентность Ричарда, воспитанная его матерью и отточенная самим Ричардом. Она проявлялась для него не только в уровне образования, но в образе его жизни — сознательном, постоянном действии.
Честно говоря, первое время я подозревал, что Ричард всегда немного притворяется. Человек наших дней не может быть таким деликатным, предупредительным, вежливым. А уж тем более режиссер, в силу специфики своей профессии — всегдашний воитель. Ведь процесс создания фильма — это бесконечное противоборство с чиновниками, со студией, с редактурой, с производственниками, с киногруппой; у всех свои интересы и с режиссерскими стремлениями сделать фильм, если они и совпадают, то лишь на словах.
Но Ричард не притворялся. Он просто был таким, каким был. Даже когда ему не хотелось быть таким, сил не было. Это была часть его перманентной борьбы с собой — с телом, которое отказывалось выдерживать нагрузки, которые Ричард полагал обязательными, с духом, который тоже порой уставал, с обстоятельствами, что бывали непреодолимы.
В истории известен Мартин Лютер. Неистовый вождь реформации. Ради торжества идеи готовый послать на костер всех своих противников. Непримиримость и ярость Лютера вытеснили из истории некоторых его современников, создателей той же реформации, своеобразных борцов за свободу человеческой личности против безраздельной власти Рима. Когда совет Священной римской империи в Вормсе объявил Лютера вне закона, а Папа отлучил его от церкви, Лютер с помощью своих покровителей убежал от суда и долго скрывался в одном из саксонских замков, осыпая шестнадцатый век многочисленными гневными сочинениями. Он и после этого, когда гроза миновала, продолжал потрясать идеологическим мечом, но редко покидал свой богатый дом, жену и многочисленных детей. И умер в почтенном возрасте в достатке, в славе, ни разу не услышав шума настоящей битвы.
А рядом с ним был куда менее известный вождь реформации Гульдрик Цвингли. Тот жил в Швейцарии. И остался в истории, как человек, никогда не повышающий голос, обращавшийся к доводам разума и проповедовавший любовь к ближнему и свободу мысли. Лютер спорил с ним, осыпал проклятиями, но переспорить не смог. А когда началась война с католическими кантонами, Цвингли, мыслитель, пожилой человек, взял, как и рядовые его единомышленники, оружие и погиб в бою.
Разумеется, исторические аналогии более чем условны. Я говорю лишь о типе характера. Ричард был своего рода пророком, который никогда не требовал смерти врагов. Но когда надо было — ради картины, ради человека, попавшего в беду, ради обиженного, ради справедливости идти в бой, он никогда не отсиживался в окопах. Мне приходилось видеть Ричарда в таком бою. Это был танк. Вежливый, воспитанный, сдержанный — только глаза становились совсем светлыми от внутренней ярости. И противники, бросая щиты и копья, в конце концов бежали с поля боя. Правда, не всегда. Ричарду тоже приходилось терпеть поражения, и, самые горькие из них, творческие, когда тебе, режиссеру не дают снимать то, что ты хочешь, к чему ты готовишь себя годами. Но и в поражениях Викторов внешне оставался точно таким же как прежде. Сила духа его была столь высока, что он мог подняться над личными обидами. И завтра, если не свалит болезнь, снова в бой...
Только через несколько лет после того, как мы познакомились, я увидел у него небольшую фотографию. Пожелтевший квадратик картона. Пожилой человек в морской форме. Адмирал Казнаков — прадед Ричарда, крупный военный специалист, теоретик, комендант Кронштадта. Мы были уже достаточно близки с Ричардом, чтобы он открыл для меня свой жгучий интерес к собственному прошлому, к той линии русских интеллигентов, продолжением которой он себя ощущал, и принадлежностью к которой гордился, но не позволял своей гордости выглянуть наружу. Он попросил тогда меня, как историка, отыскать какие-нибудь материалы о прадеде, да и сам собирался в ленинградский Военно-морской архив, чтобы увидеть документы или письма, написанные рукой адмирала. Но не успел, некогда было...
Даже если ты хорошо знаком с человеком несколько лет, если ты с ним вмести работал, ты узнаешь о нем лишь то, что он согласен тебе показать, или то, что не смог скрыть. А Ричард никого, кроме матери и жены, глубоко к себе в душу не пускал. Он был убежден, что любое панибратство — неуважение как к себе, так и к собеседнику. Поэтому я могу сказать, что хорошо знал Ричарда, и в то же время должен признаться, что не знал его толком. И, к сожалению, не старался должным образом понять или оценить его: казалось, в том не было и надобности. Ричард еще будет жить много лет, мы еще поговорим, мы еще многое сделаем — успеется.
Не успелось. И теперь, когда Ричарда нет, я стараюсь понять здесь, сейчас, на этих страницах, мотивы его действий, причины его успехов. Что невозможно без проникновения в его внутренний мир.
Я знаю, что Ричард, с того момента как осознал себя, я осознал он себя раньше, чем многие его сверстники, потому что ему было тяжелее жить, чем другим, потому что он был умнее многих, потому что он был талантлив по-человечески, не подозревая еще, к чему он приложит этот талант, хотел быть учителем. Труд педагога для него был всегда высшим выражением человеческого долга.
Но, разумеется, Викторов понимал педагогику широко. Я допускаю, что сложись его жизнь иначе, он мог бы работать и в школе, и был бы хорошим учителем. Но это могло бы случиться лишь при самом неладном стечении обстоятельств. Класс был бы Ричарду тесен. Учительство в его понимании было понятием вселенским, близким к «должности» проповедника. Мне приходилось видеть Ричарда в ситуации, когда он терялся перед масштабами и уверенностью в себе не справедливости и хамства. И тут же отправлялся наводить справедливость. Учитель в его понимании этого слова — хороший добрый человек, который хочет, чтобы люди вокруг стали тоже хорошими и добрыми. Я не знаю, что говорил и как рассуждал Ричард, когда он поступал на философско-филологический факультет Львовского универритета, но подозреваю, что ему в том возрасте сочетание двух высоких слов в наименовании факультета казалось воплощением перспектив избранной стези.
Важная деталь: еще до университета он заканчивает музыкальное училище. Он не стал музыкантом и не намеревался им стать, но музыка была для него неотъемлемой частью мира и частью его миссии. Я помню, как важно ему было решить музыкальный строй и интонацию любого фильма. Без музыки фильмы быть не могло. Он даже монтировал, не отрываясь от музыкального ощущения картины.
И вот, закончив университет, Ричард поступает во ВГИК. Поступает не только как дипломированный педагог, но и как учитель, осознавший уже окончательно и бесповоротно, что кинематография — самое реальное и могущественное средство педагогики — возможность донести свое слово до миллионов людей.
Ричард всегда оставался учителем. В манере общения с людьми, в поведении, в отношении к тому, что несет мир. Мне как-то пришлось работать с крупным нашим режиссером. Мы бились над сценой и мне казалось, что она не нужна в фильме. И я вспомнил, как для Ричарда был важен не столько процесс создания фильма, сколько его конечный воспитательный результат. Бывало — работаем, все вроде сделали. И вдруг Ричард замирает, смотрит не меня внимательно и даже вроде с некоторым осуждением, и спрашивает: «А что мы этим хотим сказать?» И пока не сформулирует для себя глубинный смысл работы, не успокоится. Поэтому, наученный опытом работы с Викторовым, я спросил тогда режиссера: «А что мы этим хотим сказать?». И тот, ни минуты не сомневаясь, ответил: «Что мы хотим сказать — за нас разъяснит критика. А мы должны сделать кино». Для того режиссера важнее всего было эстетическое воздействие фильма. Для Ричарда такой подход к фильму был немыслим. Даже еретичен. Он пришел в кино, чтобы учить и не намерен был рассчитывать на помощь критиков.
Люди, на мой взгляд, делятся на дневниковых и антидневниковых. Одни — от внутренней тяги к писанию, — от сознания собственной исключительности, исписывают за жизнь много тетрадей — клад для биографов. Правда, таких осталось немного. Другие, может и рады бы писать дневники, им даже хочется зафиксировать то, что обязательно вываливается из памяти. Но времени не хватает. Викторов относился ко второй категории. Дневников, как положено классику, он не оставил. Нашлись лишь короткие записи, скорее деловые напоминания самому себе, что надо сделать, несколько страниц заметок о поездке в Триест и фразы в записных книжках, которым он доверял взрывы негодования, связанные с очередным раундом борьбы с бюрократией. Среди них встречаются упоминания типа: «Надо позвонить Ане. Она плохо готовится к политэкономии» или «Звонил домой. Коля перешел во второй класс».
Эти звонки я помню. Прошил невероятно трудный съемочный день. Ричард еле живой. Жара градусов тридцать. Это могло быть в Крыму, под Кривым Рогом, в Средней Азии. Тут бы рухнуть на койку или, если есть возможность, пойти купаться. Но Ричард первым делом дозванивался домой. У Кольки контрольная! Аня не хочет учить философию! Есть телефон в гостинице, хорошо. Нет — Ричард соберет себя в кулак и поплетется на почту. Но в Москву обязательно пробьется. И будет долго говорить со своими детьми — они должны всегда чувствовать его присутствие.
Ричард не только следил за их успехами и переживал неудачи. Он учил их всегда, впрочем ненавязчиво, стараясь вжиться в их интересы и понять их желания. Это был как бы первый слой его учительства. Та маленькая лаборатория педагога, который несет светоч человечеству, светоч абстрактный, если не обратить его к конкретным воспитанникам. Мне порой казалось, что Ричард перегибает палку. Он обязательно должен был знать, что сейчас происходит с его детьми, видеть как они растут, умнеют, как трудятся. Куда бы ни уносила его судьба, как плохо бы ему не было, каждый день или почти каждый день, дома на Мало-Московской раздавался звонок из какой-нибудь очередной дали и начинался разговор о школьных либо институтских делах. Долго, чуть ли не до последней болезни Ричарда, в доме даже не было телевизора, потому что Ричард полагал, что телевизор — великий отвлекатель от Дела. Мне в этом виделся элемент тирании, но, пожалуй, я был не прав: дом был дружным, участие Ричарда во всех делах было естественной частью его существования. И никто не ощущал излишней опеки.
Это качество Ричарда проявлялось и в следующем слое общения с людьми. В группе.
Любой, кто работал в кино, знает странный, но почти незыблемый закон: какой режиссер, такая и группа. Казалось бы, группа собирается почти случайно, как команда корабля перед дальним рейсом. Кто свободен в данный момент, тот и попадает в ту или иную группу. Но это не совсем так. Если ты оператор, художник, то можешь до какой-то степени распределять свое будущее и договариваешься с режиссером заранее. Технические работники — ассистенты, администраторы, монтажеры, реквизиторы, гримеры, тоже стараются угадать (спланировать) свою работу так, чтобы освободиться к моменту формирования более привлекательной для себя группы. Но это далеко не всегда удается сделать, и за пределами предусмотрительности начинают действовать силы почти мистические. Как-то мы с Ричардом вышли из гостиницы в Ялте и от группы оживленных джинсовых мальчиков разного возраста к нам бросился один из них. Это был режиссер, остальные — киногруппа. Бурно и оживленно режиссер поздоровался и все они, словно игроки одной футбольной команды умчались к морю. Вечером того же дня часть этой группы попала в какую-то историю, угодила в драку...
Такой группы у Ричарда быть не могло. Во-первых, принцип подгадывания к Викторову всегда работал весьма очевидно. Из картины в картину переходили вслед за ним не только оператор и звукооператор, но и гримеры, монтажеры, художники, декораторы и ассистенты. Никакой материальной выгоды в этой верности Викторову не было. Он был даже требовательнее многих других, дотошнее и придирчивей. Это всегда была семейная, солидная группа, причем ее семейственность выражалась не в официальном статусе членов, а в том, что Ричард, задавая тон и не требуя от остальных открытого подражания, был настолько очевидным и постоянным примером, что поработав с ним единожды, люди, даже теряя в зарплате, уходя в простой, старались дождаться именно его картины. Жизнь Ричарда в группе — продолжение его педагогической миссии, следующий воспитательный слой. Любой в группе мог рассчитывать на заботу Ричарда, на его полную осведомленность о твоем положении, твоих трудностях и проблемах. А если уж удавалось заполучить на
воспитание конкретного ученика, то Ричард, хоть и получал дополнительные заботы, был искренне рад.
Я приехал в Ялту на несколько дней, Ричард снимал там «Через тернии к звездам». Чтобы следить за тем, как питается, хорошо ли спит, здоров ли молодой актер Дима Ледогоров, Ричард поселил его в своей квартире. Вечером после съемки кое-кто из членов группы (Дима Ледогоров в их числе) пришли ко мне в гостиницу, мы засиделись, не заметили, как нагрянула ночь, такси не было... в общем, мы добрались до студийного дома далеко заполночь.
На балконе третьего этажа стоял, облокотившись на перила Ричард... Он не спал. Увидев нас, он повернулся и ушел в комнату. Он ничего не сказал нам ни тогда, ни на следующий день. Но мы-то знали, как у него паршиво с сердцем, как трудно идет работа и мы знали, что любая дополнительная ответственность воспринимается им только очень серьезно. Такой уж у него был принцип.
И еще хочется сказать о важной детали. По отношению к группе. Шестьдесят человек. Есть и работяги, и лентяи, люди организованные и распущенные. Но хоть перевороши все записи и заметки Ричарда, ты можешь отыскать в них сетования на руководство студии или Госкино, упоминания о трудностях работы с художниками и невозможности построить тот или иной объект. Но никогда ни единого слова упрека или раздражения в адрес тех людей, с кем работал, кто от него зависел.
Я столь долго пишу о человеческом, художническом и учительском таланте, о призвании Ричарда Викторова не потому, что эти мои рассуждения направлены на создание его портрета. Все это - попытка понять суть и эволюцию викторовского творчества. Семья, группа. Каков следующий виток приложения сил? Это все те люди, юные и взрослые, растущие вместе с его детьми, обогнавшие их или догоняющие, которых объединяет название «зрители». Есть режиссеры самовыражающиеся, поройочень талантливо. Викторов никогда не ставил этой задачи — он выполнял миссию. Это не означает, что проблемы искусства его не волновали. Весьма волновали. Но все же главное было: что сказать. Лишь затем: как сказать.
В поисках наиболее эффективного способа донести до людей свое слово, свое понимание мира и доброты, Ричард шел в кино несколькими путями. Хотя все это колеи одного и того же пути.
Первое, что его интересовало — проблема формирования человека. Тот порог, за которым наступает зрелость. Те проблемы, от которых принято было в те годы отворачиваться или делать ид, что их не существует. Три фильма о подростках, три попытки передать собственный жизненный опыт. Попытки честные как по исполнению, по искренности воплощения, так и по той простой причине, что здесь Ричард чувствовал себя вправе разговаривать с младшими братьями и сестрами — он сам был молод. И характерно, что в этих фильмах, пожалуй, более всего, ощущаешь именно педагога, пришедшего в старшие классы, вставшие спиной к доске и настойчиво вглядывающегося в лица юношей и девушек.
Мне жаль, что не случилось у нас с Ричардом разговора, как он сделал шаг к «Третьей ракете», первому своему фильму о войне. Но шаг этот — свидетельство поисков, поисков не только в искусстве, но и поисков более широкой аудитории. Не исключено, что сказав то, что смог не этапе «школьных» фильмах, Ричард, повзрослев, окрепнув как художник, обратился к собственному детству. Не принадлежа по возрасту к военному поколению режиссеров, по судьбе он к войне принадлежал.
«Третья ракета» и потом, через несколько лет, снятый по повести того же автора, Василя Быкова — «Обелиск», связаны с Белоруссией, где Ричард начинал работать, и с войной, в которой он начинал жить. «Третьей ракете» не повезло. Она выпадала из числа гладких фильмов о том, как мы легко победили Гитлера. Ричард рассказывал, как ему было горько, что фильм остался без финальных кадров. Их велели вырезать, потому что герой в них лежит на земле, а советскому воину, как известно, положено стоять.
Третий фильм Ричарда остался мечтой. Это был фильм исторический. От старания понять своего современника, к осмыслению моральных уроков войны, Ричард шел к пониманию движущих сил истории и уроков, которые она нам дала. Он всегда любил историю, много читал, много знал и осознание ее было у Викторова эпическим. Он хотел сделать фильм об Иване Третьем, которого считал ключевой фигурой русской истории, того периода, когда после долгого рабства Россия превращалась в великую державу. Почему он так и не сделал своего исторического фильма? С одной стороны, его стремления, насколько я знаю, никто реально не поддерживал. Сама идея сделать фильм о великом князе казалась тогда сомнительной и неактуальной. Но, как я понимаю, и сам Ричард не был здесь до конца настойчив. Пожалуй, он внутренне не был убежден, что готов к созданию эпоса. Он говорил об этом фильме со многими, в том числе со мной...
И вдруг «Москва — Кассиопея»!
Не думал тогда Ричард о фантастике, тем более о фантастике детской. Читать — читал, для себя, в свое страсти все узнать, собрать вокруг себя новых людей и впитать новые идеи, очень интересовался космонавтикой. Но самому делать... нет.
Все случилось вроде бы совершенно случайно.
На студии имени Горького лежал сценарий А. Зака и И. Кузнецова — детская фантастика, «Москва — Кассиопея», о подростках, которые одни, без взрослых, отправляются в космический полет.
Сценарий победил на конкурсе, был принят студией и в ее интересах было заполнить пустую клеточку в планах: «детская фантастика». И вот в 1971 году Викторова вызвал к себе директор студии и предложил этот сценарий. И обещал любую поддержку студии.
Так начался четвертый путь Викторова, четвертая ветвь его творчества, мне по роду занятий более других известная.
Казалось бы, что может быть дальше одно от другого? — История и фантастика? Одна смотрит в прошлое, другая обращена в будущее... А что, если не ограничивать фантастику затрепанными стереотипами? Допустим, что она куда шире, чем принято считать.
Настоящая фантастика интересна читателю лишь тогда, когда она рассказывает о наших с вами проблемах, когда она актуальна. Это в первую очередь характерно для фантастики отечественной, у истоков которой стоят Гоголь, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, которые обращались к чувствам и мыслям своих современников. Это совсем не отрицает общей направленности научно-фантастической литературы наших дней в будущее. Фантастика старается дать ответ на вопрос: Как мы живем? Зачем живем? Что с нами происходит? И на вытекающий из этого кардинальный вопрос: Что с нами будет?
В отличие от сказки, условные персонажи которой действуют в условиях сказочной обстановки, хорошая фантастика, делая фантастическое допущение, создавая фантастический антураж, населяет фильм реальными героями, узнаваемыми и близкими читателю.
Теперь обратимся к исторической литературе. Могу с уверенностью сказать, что любой знаменитый или хотя бы популярный исторический роман или фильм имеет дело с тем же художественным принципом, что и фантастика: воссоздание образа, интересного для читателя, живого, современного героя в фантастическом антураже. Историки могут сколь угодно и вполне справедливо критиковать Алексея Толстого за роман «Петр Первый», где исторический фон: язык, психология персонажей, детали быта и т.д. воссозданы весьма условно, ради решения художественной задачи — лепки человеческого характера. Именно людьми, их поступками силен этот роман. «Андрей Рублев» Андрея Таковского уязвим с точки зрения строгой исторической правды. Интересовало Тарковского иное: наши проблемы, суть человеческих отношений. И обратите внимание, как естественно Тарковский на одном и том же этапе своей творческой судьбы создает «Андрея Рублева» и «Солярис».
Историческое произведение и произведение фантастическое дают возможность художнику, отстраняясь от воссоздания реалистического быта, обратиться к философским проблемам бытия. Именно поэтому, я полагаю, что для Викторова, внутренне готовящегося к созданию исторического фильма, неожиданное предложение обратиться к фантастике, вызвало вначале сопротивление, затем сопротивление сменилось интересом, а затем и убеждением, что открывшиеся перспективы стоят того, чтобы посвятить этой работе все свои силы.
Вполне возможно, будь сценарий Зака и Кузнецова предложен иному режиссеру, уже зарекомендовавшему себя реалистическим художником, он мог бы отнестись к картине как к проходному эпизоду. Но принцип Викторова — работать всегда серьезно, и постоянный поиск слова, которое воспитывает, заставили его задуматься над возможностями сферы, практически неизвестной для нашего детского кинематографа, затем увлечься фантастикой, как могучим средством воздействия на подростка.
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и то, что сам сценарий таил в себе широкие возможности для осуществления идей Викторова, которые он уже затрагивал в своих «школьных» и военных фильмах. Уверен, что если бы Викторову в тот раз попался иной, более «стандартный» сценарий, он бы от него отказался.
Получилось так, что, с одной стороны, сам Викторов готов был к следующему шагу в своем творчестве, с другой — сценарий давал ему возможность этот шаг сделать.
Зак и Кузнецов, опытные, много сделавшие в кино сценаристы, ранее более известные своими приключенческими сценариями, придумали такую историю:
В будущем, относительно недалеком, человечество достигло возможности построить космический корабль, который может долететь до иной звездной системы. Правда, путешествие будет продолжаться много лет. Именно это удерживает от полета. Но тут к Земле приходит сигнал бедствия с далекой планеты. И тогда принимается решение: послать в космос подростков. Они достигнут терпящей бедствие планеты, став уже взрослыми людьми и смогут вернуться на Землю еще не стариками.
Подбирается экипаж из талантливых юных добровольцев. В экипаже как мальчики, так и девочки. После трудного путешествия они достигают цели и обнаруживается, что по прихоти физических законов, путешествие заняло куда меньше времени, чем рассчитывали. И потому они, достигнув цели через несколько месяцев, возвращаются, освободив планету от власти роботов, почти не повзрослев.
Это краткое изложение сюжета страдает тем, что в него можно вложить многое, а можно ничего не вложить и ограничиться приключением как таковым. Сценарий, тем более специально написанный для кинематографа, а не экранизация уже имеющегося произведения, мертв, пока не стал событием на экране. Как бы он ни был хорошо написан, лишь пройдя сквозь воображение режиссера, лишь воплотившись на экране, он становится или не становится событием.
Викторов сразу понял, что ничего подобного в нашем кинематографе еще не было. Драматурги сделали своеобразное открытие: сценарий космической одиссеи о подростках и для подростков. Подозреваю, что в те дни, когда Ричарду надо было решить, продолжать ли работу в прежних жанрах или ринуться в неизведанное море фантастики, на его решение повлиял Викторов-педагог. Он понял, какие воспитательные возможности открываются в этой новой области. И как только понял и принял решение, начал действовать.
Ричард отнесся к предстоящей работе увлеченно и серьезно. Иначе он не мог. И тут же обнаружилось, а это он предугадал заранее, что студия, намереваясь «поставить галочку», совершенно не представляла, на что она идет. Опыта детских фантастических фильмов фактически не было и производственниками, руководителям студии, да и Госкино казалось, что будущий фильм ничем не должен отличаться от сказок, в которых пионер Ваня борется со злым царем. То есть на него достаточно выделить столько же средств, как и на «Красную шапочку». За отсутствием опыта и желания его приобрести, можно было игнорировать мировой опыт давно уже доказавший, что фантастика — дорогой в производстве, но окупающийся в прокате вид кинопродукции.
В отличии от прочих, Ричард осознал принципиальное различие между своим будущим фильмом и всеми сказочными историями, что ставились на студии раньше. В считанные дни Ричард просмотрел наши и зарубежные фантастические фильмы и раздобыл всю возможную литературу. И тогда в его доме прозвучало слово «миллион». Если не получить миллион на постановку, то не привлечешь хороших комбинаторов, не сделаешь достойных декораций. Получится «мир из фанеры».
Вежливая убежденность Ричарда в том, что иного пути для того, чтобы сделать хороший фильм, у него нет, ввергла в растерянность студию и Госкино. Кроме этого, Викторов неверен был привлечь к работе лучших специалистов студии, в первую очередь художника К. Загорского, которого отличает то, что по любому вопросу у него есть свое, чаще всего нестандартное и неприемлемое для здравого смысла мнение и удивительная способность воплощать в материале свои смелые замыслы. То есть Ричард сознательно шел на то, что рядом с ним будет работать соратник-оппонент, человек неудобный и плохо управляемый, зато талантливый.
В редких и отрывистых его записях того времени отражена память о бесконечных совещаниях и разговорах, ужас которых в том, что тебе прямо никто не отказывает, все сочувствуют, все тебе что-то объясняют и выкладывают сотни объективных причин. Война за миллион постепенно разгоралась. Подозреваю, что вскоре студия уже раскаивалась, что предложила сценарий именно Ричарду. А ему приходилось ходить по высоким кабинетам, отсиживать совещания с производственниками и изобретать хитроумные уловки, чтобы картину запустили. Но Ричард знал, чего хочет и был уверен, что добьется своего.
Размышляя о будущих фильмах, Ричард знакомился с тем, что было сделано коллегами. И пришел к выводу: нужен юмор! Ричард записывает о «Солярисе»: Все сделано добротно и без капли юмора». О «Туманности Андромеды»: «Да, ложный пафос приводит к удивительным неудачам! И, конечно, полное отсутствие юмора!»
Фильмы, снятые Викторовым раньше, никак не назовешь юмористическими. Молодой воспитатель в них серьезен. Но по мере подготовки к новому фильму, Ричард все более убеждается в том, что юмор должен стать естественной составляющей его эпопеи. Для такого вывода надо было изменить себя — шел интенсивный процесс вторжения интуиции, чувства в привычную рациональность. В разгаре работы над режиссерским сценарием, Ричард писал: «Утверждаемся в решении фильма, как фантастической комедии. Это очень важно для меня».
Фильм еще только обсуждается. Но Ричард, кругами по воде, все расширяет сферу деятельности. Он находит космонавта Берегового, встречается с ним, приглашает на студию, не только уговаривает стать консультантом фильма, но и превращает в своего союзника и соратника. Встречается с композитором В. Чернышевым, чтобы музыка к фильму создавалась не после того как он будет снят, а параллельно со съемками и даже раньше их. Наконец, обсуждаются проблемы цветного и графического решения фильма с Загорским и оператором: «Земля должна быть сочная, полнокровная, красивая в жизни человеческой. Космос и звездолет — графически скупой в свете и остальных решениях. Варианна (планета, куда направляется звездолет) — голубовато-изумрудная, нежная, не забыть Чюрлениса».
Три месяца, как закончен режиссерский сценарий, но смету утвердить не удается. «Сделай обыкновенно», уговаривали Ричарда, — «Зачем эти масштабы и старания?». В записной книжке появляются горькие строчки: «Большой худсовет. Выступал Романов. Доклад его вызвал у меня уныние, ибо все направлено на «серединку на половинку». Хвалилось все серое и достаточно посредственное в отношении искусства и героя, как его понимали наши великие предки. Получается, предков надо забывать! А то, чему учили в отношении прекрасного, то и это надо забывать. А делать надо примитив, если хочешь хорошо кушать. А если не хочешь хорошо кушать, то старайся выкручиваться и не роптать».
Шел 1972 год. Яркие нестандартные решения не были нужны. Разумеется, Ричард хотел хорошо «кушать». Жил он очень скромно, мечтал о машине, но только мечтал. Но даже в самые неблагоприятные времена не поступался ничем ради желания жить спокойно. Отлично помню, как, начиная очередную картину, Ричард разговаривал со своими помощниками и предупреждал заранее: «В смету не уложимся, в сроки не уложимся, премии не будет. Все, что вы потеряете, я заплачу из своего гонорара». Так что с машиной, о которой мечталось, приходилось подождать...
А время шло, в Госкино все не могли прочесть сценарий и дать заключение. Прошло десять месяцев с того дня, как Ричарду торжественно обещали золотые производственные горы, но дальше распухания бумаг и резолюций дело не двигалось.
Получилась странная, но предсказуемая ситуация. Когда Викторову предложили сценарий, то не предполагали, что он и в самом деле будет упорно добиваться обещанного. А он не отступал. Бои достигли особого накала во второй половине марта 1972 года. Почти каждый день Викторову говорили: все решено, фильм запускается завтра. А завтра что-то случилось и запуск стопорился. И каждую проволочку объясняли викторовским упрямством. Ну почему тебе не быть как все? Откажись от своего миллиона, откажись от своих объектов и масштабов. И все будет хорошо.
Ричард не сдавался. Тогда помимо его желания сценарий был передан студийному редактору, чтобы тот без участия режиссера и сценаристов упростил его и сократил до требуемого объема.
24 марта 1972 года Викторов записывает: «Вот уж жуткий день! Посмотрим! Здесь уж по-настоящему «кто-кого»! А время бежит! И жизнь убегает! Так-то».
Первый инфаркт Ричард перенес в 1966 году, второй тремя годами позже. И он отлично понимал, какое у него изношенное сердце.
Даже друзья уговаривали его: согласись, потом наверстаешь. Но Ричард отлично понимал, что потом, когда картина будет сделана не так, как хотел, ничего не наверстать. От режиссера остаются только его фильмы. Как они делаются — зрителю неважно.
Только летом начались пробы. Надо было перебрать сотни подростков, прежде чем подберешь экипаж звездолета. Пожалуй, если бы Ричарду и в самом деле пришлось отправлять в межзвездный полет космический корабль, усилия потребовались бы не большие. Лето прошло в производственных боях и в периодических слухах о том, что картину завтра закроют. Даже в конце августа еще не было пленки, 21 августа начался съемочный период, но, как пишет Ричард, «мы не разбивали тарелки и не кричали «мотор!» Ибо на студии ни цветной, ни бракованной пленки».
Пленка появилась еще через неделю...
А потом была бесконечная работа, трудные экспедиции, в которых Ричард получил в свое педагогическое распоряжение группу подростков, которые не только снимались, но весь год съемок были учениками Викторова. Сегодня они вспоминают те месяцы не только как самые трудные и интересные, но и как определившие во многом их будущую жизнь. Хотя лишь немногие из них стали профессиональными актерами — все прошли школу Викторова.
Была дружба с И. Смоктуновским, на участие которого в фильме Ричард даже и не надеялся, и который согласился работать в совершенно необычном для себя жанре космического волшебника, очарованный Ричардом, его страстью к работе и убежденностью в нужности предпринятого начинания.
Фильм получился.
В нем были сцены драматические и смешные, много выдумки и приключений. И главное: светлое, радостное настроение и прямое обращение к зрительному залу участвовать в озорных перипетиях и в захватывающем значительном деле.
Фильм стал событием. Пожалуй, не только в нашем, но и мировом кинематографе. Свидетельством тому отзывы иностранной печати после его победы на фестивале в Триесте. Ричард и другие создатели фильма были удостоены Государственной премии РСФСР. И все те, кто так скучно и упрямо срезали деньги, тормозили и отговаривали Ричарда, как и положено, теперь поздравляли его и вспоминали о том, как рука об руку с ним они преодолевали трудности.
Ричард не спорил. Он был рад успеху, он встречался в переполненных залах с шумными, радостными детскими аудиториями. Пожалуй, никогда раньше Ричард не вкушал в такой мере зрительского успеха.
...Он позвонил мне, представился, пригласил на просмотр, встретил меня в холле кинотеатра, вырвался из кольца юных поклонников, подошел, хромая — и был он весел, лучезарен, как хозяйка, предвкушающая собственную радость от того, что может накормить гостя удавшимся пирогом.
Когда мы потом разговаривали, оказалось, что Ричард полон замыслов, планов, казалось бы противоречивых и даже взаимоисключающих. Это только казалось — я тогда еще совсем не знал Викторова.
Но главное в разговорах была Фантастика. Я попал в невод Ричарда, как попадали и другие — ученые, писатели, изобретатели, и просто интересные для него люди. Он в те месяцы искал возможности сделать новый шаг в фантастике.
Проблема, стоявшая перед Ричардом, была достаточно серьезна. Режиссер сделал фильм, о котором говорят, которому дети внимают, затаив дыхание и покорно стоят в очередях за билетами, чтобы посмотреть его третий, пятый раз. А что делать дальше? Известно немало случаев, когда режиссер (как и литератор), зная о том, что тема обречена на успех, начинает ковать продолжения. И бесконечно идут фильмы о резидентах, приключениях зайчика и волка или книжки про девочку из XXI века. Дурного в том нет, все довольны — и создатель, и зрители, и Госкино. Но Ричарду надо было идти дальше. Он был совершенно неспособен повторяться. Более других людей осознавая скоротечность жизни и ограниченность своих физических сил. Викторов спешил подняться еще на ступеньку, пока позволяло сердце.
При том он оставался в русле своей сверхзадачи: оставаться учителем, проповедником, моралистом.
Разговаривая тогда со мной о фантастике, он никак не ограничивал себя ею — он воспринимал ее как могучее орудие воздействия на зрителя, как замечательную возможность для художника донести актуальную тему, но фантастом себя не считал и даже не был уверен в том, что к фантастике вернется.
Результатом раздумий того времени стало возвращение к войне.
Викторов выбрал повесть Василя Быкова «Обелиск», историю о сельском учителе, который жертвует собой, стараясь спасти своих учеников и гибнет вместе с ними. Историю трагическую, суровую, для Быкова она была как бы подступом к «Сотникову». В этой работе Ричарда мне видится попытка объединить свои главные темы прошлых лет: не только война и человек на войне интересуют Викторова. Он хочет увидеть и понять своих героев, подростков, которых только что отправлял в космическое путешествие, которые только что, но в другом времени, освобождали далекую планету, соотнеся их с собственным детством. Никто и никогда по-моему не сопоставлял два фильма, сделанные один за другим, не искал в них единства авторской позиции. А ведь, если вдуматься, никакого изменения в позиции и интересах Викторова не было — та же музыкальная тема проигрывается в иной аранжировке.
«Обелиск» сделан. Прошил на экранах. И не пользовался тем же успехом, что и фантастическая лента. Впрочем, Викторов отдавал себе отчет в том, что в «Обелиске» не поднялся до той трагедии, что заложена в повести Быкова. Пожалуй, он и не хотел трагедии, а решал моральную проблему ответственности взрослого человека перед детьми и самим собой. И сдержанность привела к некоторому дефициту эмоций. Ричард не был трагичен, он и в жизни и в искусстве искал выход из трагедии не в банальном понимании счастливого конца, а в глубоком и искреннем желании восстановить справедливость и воздать всем по заслугам. В сущности, Ричарду хотелось быть сказочником — добро должно победить, причем победить на экране, сейчас же, как урок силам зла и надежда тому, кто борется за справедливость.
В этом я вижу одну из причин того, что после «Обелиска» Викторов снова стал искать фантастику. Но он уже миновал «отроческий» возраст. Значит надо было найти нечто совсем новое. Он перерыл свою библиотеку и библиотеки знакомых, выспрашивал окружающих о новых книгах и авторах. И, насколько я понимаю, не нашел в них того, что отвечало бы его возросшим требованиям.
Когда Ричард предложил мне работать с ним вместе, он не хотел основываться на какой-либо опубликованной повести. Как я понимаю, с возрастом Ричард все более исчерпывающе понимал для себя, чего хочет от следующего фильма. И все труднее было отыскать уже написанное, чтобы оно совпало с тем, что зрело внутри него. Из своих последних четырех фильмов он лишь один сделал по существующей повести и потому лишь, что глубоко почитал Быкова и, как ему показалось, нашел в «Обелиске» свою тему. Поэтому мы писали оригинальный сценарий.
Ричард намеревался на этот раз обращаться не только и не столько к детям, он хотел найти способ выражения, понятный и подростку, и даже ребенку, и в то же время интересный взрослому. Поэтому он поставил перед собой две проблемы, которые можно было остро решить именно на фантастическом материале.
Первая проблема, по мысли Викторова требовавшая решения в новом фильме, была проблема сохранения Земли, которую мы столь безумно губим. Вторая — искусственный разум и соотношение его с человеком. Раскрыть их можно было на человеческих характерах и в человеческих отношениях. Задача была трудной, сочетать две столь значительные темы в одном фильме нелегко и работа над сценарием шла долго, не всегда гладко, но, как понимаю, интересно для нас обоих.
Наученный горьким опытом борьбы за «Кассиопею», Викторов исподволь принялся готовиться к съемкам. Снова боролся за смету, привлек к совместной работе над сценарием художника Загорского, единственного на его взгляд человека, который мог бы вытянуть столь грандиозное для студии Горького предприятие, готовил комбинаторов... Все он делал очень серьезно. Когда фильм вышел, в некоторых читательских писем были упреки: на дальней планете ходят в современных советских противогазах и т.д. Разумеется, в таких письмах демонстрировалось непонимание условности фантастики, но читать их Ричарду было неприятно — ни один зритель не мог и представить себе, сколько сил и времени было положено на то, чтобы в пределах скудной сметы, в пределах временных рамок, в пределах производственных возможностей студии, создать сразу два фантастических мира — мир будущего Земли и мир погибающей планеты Десса. Ничего не было кроме настойчивости Ричарда и талантливого упрямства Загорского.
Я просмотрел записи Викторова за 1977 и 78 годы — ничего там нет о невероятной сложности фильма, о том, что снять его было невозможно, и все-таки он был снят.
С большим трудом нашли героиню — манекенщицу Лену Метелкину, необыкновенную Нийю — искусственную девушку, несчастную и слабую. Загорский построил подземелье Дессы, планеты, которую погубили жители, где не осталось ни лесов, ни воздуха, ни воды и которую спасают наши герои, вопреки сопротивлению тех сил, что замечательно научились извлекать богатство и власть из народных мучений. Были найдены и сняты в тяжелейших экспедициях пейзажи погубленной планеты — в Кривом Роге, возле Баку, в Средней Азии — у нас немного мест, которые уже сегодня страшнее любой Дессы. Когда фильм снимался, у Ричарда возникла мысль: вместо слово «конец» написать: «Все кадры мертвой планеты Десса сняты на Земле сегодня».
Жаль, что в Госкино испугались и картина завершается как принято.
Ричарда всегда мучила необходимость каждую новую картину начинать с нуля, словно ты уже не снял несколько хороших фильмов, словно до тебя не работали другие. В мире нашего кино ничего не сохраняется. Как расстраивался Ричард от того, что декорации — дом будущего, построенный великолепно, тщательно (Загорский сутками не уходил с площадки, чтобы добиться полной реальности дома) будет разобран после окончания съемок! В смете было семьдесят тысяч на то, чтобы его построить и не было семи, чтобы сделать ему самый примитивный фундамент. Это замечательное здание стояло стенами просто на земле, а ведь в нем, если дом сохранить, мог потом разместиться клуб или даже небольшой дом творчества. В то время Ричард в статьях, речах и интервью начинает упорно выступать за создание нашей школы фантастического фильма, создания преемственности, за сохранение декораций, опыта, кадров, за то, чтобы специально учить и готовить специалистов. Все соглашались, никто не спорил — Ричард как бы стучался в мягкую податливую стенку. Даже звука не было слышно.
Фильм «Через тернии к звездам» вызвал обширную прессу, был отмечен Государственной премией, долгое время не сходил с экранов. Все поздравляли, все было отлично. Только устал Ричард от этого страшно, хоть признаться в том не хотел и спешил работать. Ему столько еще надо было сказать. Но не в продолжение сказанного, а иначе, на более высоком уровне. А как это сделать?
Успех фантастических фильмов Викторова сыграл и некоторую отрицательную роль в его жизни. К концу 70-х годов для большинства зрителей, критиков и руководителей кино он ассоциировался со словом «фантаст». Почему-то никто не хотел видеть, что для Викторова фантастика никак не самоцель. Если ему казалось, что слово, созревшее в нем, он может донести посредством фантастических образов, он шел на это. Он после «Терний» мне и другим, близко знавшим Ричарда, стало очевидно, что он к фантастике охладел. Он был внутренне готов к работе над исторической эпопеей. Поднимаясь по спирали, талант Викторова созревал и общее направление этого развития — стремление к решению эпических, больших проблем, было очевидно. «Через тернии к звездам» решили более серьезные общечеловеческие проблемы, чем «Отроки во вселенной», а дальше надо было сказать свое слово о судьбе всей нашей страны, всего народа, и для этого надо было сделать еще шаг.
Но объективно обстоятельства были против этого. От Ричарда все требовали нового фантастического фильма, разговоры об исторической эпопее сворачивались обещаниями на будущее. А время шло. И сердце билось с перебоями. Что делать? Снова ждать? Год, два? А ждать Ричард не мог.
Он решил, пока суть да дело, пока идет неспешная подспудная борьба, в которой ему доказывают, что исторические фильмы снимают многие, а фантастику кроме Ричарда почти никто, приняться за комедию.
Для многих это был неожиданный шаг в сторону. Но опять же, если вдуматься, логичный. Еще работая над «Кассиопеей», Ричард старался внести в нее комедийный элемент, будучи уверен, что нельзя только серьезно говорить о серьезных вещах. В «Терниях» Ричард сознательно ввел комедийные линии роботов и Пруля. Он был убежден, что комедийные моменты и сцены даже в самом серьезном фильме, не только дают зрителю вздохнуть, расслабиться, но и сами по себе помогают усвоить основную мысль режиссера.
И все же для Ричарда попытка сделать фантастическую комедию была не главным делом. И тем удивительнее, с какой невероятной отдачей последних сил он принялся за это.
Трудности здесь возникли такие же, как при наборе материала для «Терний». Ведь жанр комедии для Ричарда был средством донести несмешные мысли. И тут оказалось, что существующий литературный материал этого Ричарду не дает. Он потратил два или три месяца, пытаясь переделать для себя, на уровне своих критериев мою повесть «Марсианское зелье». Потом, когда сценарий был написан, разочаровался, потому что понял, что масштаб повести ему недостаточен.
Тогда в начале 80-х годов, много говорили о комете Галлея, что летела на очередное свидание с Землей. Общий интерес к комете, слухи, что распространялись вокруг нее, опасения, которые рождались в мозгу обывателя, никак не убежденного научными авторитетами в безвредности космического тела, натолкнули Ричарда на мысль написать сценарий, который бы использовал фантастическое допущение: комета летит к Земле, она должна столкнуться с ней, и даже известно место, где это случится. В остальном фантастичность идеи и сценария заключалась в гиперболизации поведения людей, которые впрочем, должны были вести себя по тем же правилам, как мы с вами, перед лицом космической опасности. То есть Ричард пошел на парадоксальное решение: использовать имеющее хождение в фантастике идею о суперугрозе, как основу для комедии нравов.
Он избрал приморский городок, жутко перенаселенный в разгар сезона, как объект такого космического исследования. Он решил построить сюжет хронологически: комета приближается, городок живет своей жизнью, комета ближе, городок беспокоится, комета видна, начинается паника, всеобщий исход и гротесковый финал.
Мы с Ричардом постепенно наполняли сюжет людьми и человеческими отношениями, на первый план все более выходил драматическая и не вмещающаяся в рамки такой комедии история маленького человека, живущего в мире иллюзий и его жены, история женской преданности человека талантливого, цельного, человеку, не стоящему высокого чувства.
«Комета» снималась в Крыму, таких тяжелых экспедиций, как в «Терниях» не было. Но все равно шла она трудно. И трудно было построить на берегу корабль, и заставить потом плавать его половинки, и трудны были массовые сцены, и трудно было все время спорить с редакторами и руководством студии, которое очень опасалось все более обнаруживавшейся сатирической линии. Чернобыля тогда еще не было, но ситуацию Ричард предугадал в деталях до пугающей точности. И понятно: в комедии он продолжал мыслить как гражданин и хотел, чтобы вместе в ним зрители всерьез задумались: кто мы, как мы живем, готовы ли мы оказаться лицом к лицу со смертельной угрозой? И как мы будем себя вести?
К последнему дню съемок, в павильоне, Ричард страшно устал, он с трудом заставлял себя работать. Только что умерла мать, которую он обожал. Помню, тогда решено было сделать «фильм о фильме», о том, как снималась «Комета» и нужен был кадр: авторы фильма разговаривают, гуляя среди декораций. Мы медленно шли с Ричардом, среди свисавших с потолка серебряных лент фольги, на фоне синей стены — звездного неба, в мелких дырочках — звездах. Из-за деревянной перегородки доносилась веселая музыка: ансамбль «Последний шанс» репетировал сцену в трюме корабля. Ричард вдруг заговорил о том, как он будет снимать «Дмитрия Донского»...
Это был последний кадр, в котором есть сам Ричард.
После того как материал был отснят, он слег и уже практически не вставал.
Он прожил менее года, в полном сознании, держась надеждой на то, что смонтирует и закончит «Комету». А время шло, у студии были свои планы, до конца года надо было фильм сдать. И летом Ричард переломил себя — согласился, чтобы монтировал и озвучивал фильм другой режиссер. Режиссера предложили сверху, опытного комедиографа, который сделал в шестидесятых годах несколько популярных комедий, но который был устроен принципиально иначе, чем Ричард. К тому же материал фильма, слепленный условно и не дававший возможности толком понять, каким же будет фильм в конце концов, так как Викторов чуть ли не половину работы делал обычно в монтажной, в Госкино не понравился — там к нему почему-то отнеслись как к готовому фильму. Было много мелких замечаний, за которыми скрывались часто невысказанные, крупные. Помню, среди замечаний было, например, такое: «В фильме один из героев, оказавшихся на корабле в открытом море, говорит: «Буду спать, все равно чая нет». Снять эту реплику, которая намекает на нехватку в торговой сети некоторых продовольственных товаров».
Очевидно, фильм встревожил Госкино не деталями, а именно его общей концепцией: бессилием нашего общества перед ложной угрозой, и исходящей из того лживостью самого общества.
Режиссер, который завершал фильм Викторова, согласился на все начальственные пожелания. Никчемного, мятущегося героя превратили в отважного капитана на пенсии, сцены паники и бегства сократили, ввели говорящую собаку, которая должна была комментировать события... Фильм вышел уже после смерти Ричарда и наверное хорошо, что он его не увидел. И в то же время, в нем остались ричардовские куски, сцены, находки... к сожалению, зачастую перетолкованные. И все же фильм, хоть и был отпечатан в малом числе копий, и мало кто его увидел, несет в себе предупреждение, он и сегодня актуален.
Так Ричард и не снял своей исторической эпопеи.
Зато успел сказать больше, чем многие другие режиссеры, которые провели в искусстве намного лет больше Ричарда, и сделали втрое больше фильмов.
Фильмы стареют. Особенно это касается фильмов фантастических. Фантастика недолговечна, ибо ее антураж остается в своем времени и уже через двадцать лет кажется не только не необычным, но наивным и примитивным, идеи устаревают, образы становятся скучными.
А мне, недавно, на детском сеансе, удалось вновь увидеть «Отроков во Вселенной».
Зал, который заполнило третье или четвертое поколение зрителей, замирал, взрывался смехом, негодовал и переживал точно так же, как тогда, в день первой премьеры.

Re: Ричард Викторов

СообщениеДобавлено: 19 июл 2009, 14:17
Роман КОРНЕЕВ
недавно пересматривал "Через тернии к звёздам". сняли бы такое в голливуде - был бы всем франчайзам франчайз, покруче ЗВ. ния, таки иди на астру!

Re: Ричард Викторов

СообщениеДобавлено: 18 янв 2017, 05:24
Идущий
Спустя лет десять пересмотрел "Москва-Кассиопея" и "Отроки во Вселенной". Это просто долбанный блокбастер.

Re: Ричард Викторов

СообщениеДобавлено: 18 янв 2017, 05:50
Роман КОРНЕЕВ
ага